На классном часе учительница, Анна Сергеевна, рассказывала о сталинских репрессиях. Обычно мы болтали и зевали на таких мероприятиях, но сегодня в классе стояла гробовая тишина.
— В 1937 году в деревню Горелово приехал «чёрный ворон», — тихо сказала Анна Сергеевна. — Так называли машины НКВД, которые увозили людей ночью.
Она открыла старый альбом и показала пожелтевшую фотографию: хмурые мужики в ватниках, женщины в платках, дети с испуганными глазами.
— Вот семья Ковалёвых. Глава семьи, Фёдор Иванович, был председателем колхоза. Однажды к нему пришли соседи и сказали: «Ты вредитель! Умышленно урожай губишь!» Никто не верил, но боялись молчать. Его арестовали. Через неделю расстреляли.
Я представил, как ночью скрипят полозья саней, стучат в дверь, кричат дети. Как исчезают отцы, братья, соседи — и все делают вид, что так и надо.
— А за что? — спросил кто-то.
— За донос. За личную вражду. За то, что был умнее других. Или просто — чтобы выполнить «план».
Анна Сергеевна достала письмо, написанное карандашом:
— Это последняя записка моего деда из лагеря. «Прощайте. Не виноват».
После урока мы молча вышли из класса. Солнце светило как обычно, но теперь я знал: под этой тишиной и порядком когда-то лежал страх.
После того урока мы разошлись по домам в странной, гнетущей тишине. Казалось, даже птицы не пели. А вечером я впервые спросил деда:
— Ты помнишь 37-й год?
Он резко поднял на меня глаза, потом долго молчал.
— Помню, — наконец сказал он хрипло. — Забрали моего отца. За то, что в церковь ходил. Мать ночью выбежала босая за «вороном», да кто её слушал...
На следующий день в школе мы, как сговорившись, принесли семейные истории. В кабинете у Анны Сергеевны стало тесно — на перемену заглянули даже старшеклассники.
— У меня прадеда расстреляли за то, что лошадь захромала, — тихо сказал Витька, который обычно только про футбол говорил.
— А у нас в избе десять лет висел портрет Сталина, — добавила Лена. — Бабушка боялась снять. Говорила: «Как бы не вернулось»...
Даже наш завуч, Николай Петрович, суровый афганец, неожиданно признался:
— Моего деда сгноили в лагере. Официально — «за вредительство». На самом деле — потому что сосед зарился на его дом.
Анна Сергеевна медленно провела рукой по альбому:
— Видите? Это не где-то. Это здесь. В наших семьях.
И тогда я понял страшную вещь: террор мы не забудем. Он жил в бабушкиных шёпотах, в дедовых паузах, в наших родителях, которые до сих пор вздрагивают от звонка в дверь после полуночи.
Мы вышли на улицу. По-прежнему светило солнце. Но теперь я знал — его свет пробивается сквозь пепел сожжённых жизней.
На следующий день. Тишина в классе повисла тяжёлым грузом. Все обернулись на Сергея — тихого парня с последней парты, который никогда не участвовал в общих дискуссиях. Его вопрос прозвучал как удар:
— Если сталинский террор забрал миллионы жизней — почему мы так яростно празднуем День Победы, словно забыли о своей же трагедии?
Анна Сергеевна побледнела. Даже Николай Петрович, всегда уверенный в себе, замер.
— Потому что... — начала учительница, но голос её дрогнул.
— Потому что нам выбрали, что помнить, — резко сказал Сергей. — Мою прабабку раскулачили в 30-х. Её брата расстреляли как «врага народа» в 37-м. А её сын (мой прадед) погиб под Берлином в 45-м. Одни уничтожали других — и все они были «советские люди».
В классе стало так тихо, что слышно было, как капает вода из подтекающего крана в углу.
— Мы празднуем 9 мая так, будто это искупило всё, — продолжал Сергей. — Но разве подвиг солдат отменяет расстрельные рвы НКВД? Разве горе войны делает террор «меньшим злом»?
Анна Сергеевна медленно опустилась на стул.
— Ты прав, — тихо сказала она. — Сегодня страна готова к этой правде. Настало время — и мы научились чтить и павших на войне, и замученных в подвалах Лубянки. Без вычёркивания.
На следующий день Сергей нашёл в своём почтовом ящике конверт. В нём — копия архивной справки о расстреле его прадеда в 1938 году и записка:
«Помни. Рассказывай. Террористы боятся именно этого».
Продолжение
https://tehnologiya-111.blogspot.com/2025/08/blog-post_21.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий