Он проснулся в холодном поту. Серебристые драпировки его дворца дрожали, будто знали — он видел нечто. Стены из мрамора казались хрупкими, трон — зыбким, а венец — тяжелым, как кандалы.
Во сне он стоял над картой своей «Империи Великой Справедливости». На бумаге — гигантские территории, реки крови, подданные в цепях и гимны в его честь. Но вдруг карта зашевелилась.
Границы его державы начали расползаться, как чернила в воде. Города с именами в его честь сгорали один за другим. Из-под земли вылезали тени — те, кого он казнил, унизил, заставил молчать. Они были без лиц, но с глазами. Тысячи глаз. Все смотрели на него.
Он приказывал стрелять, кричал: «Я — Император! Я дал вам порядок!» — но рты солдат зашиты, оружие рассыпается в пыль. Даже его голос не звучит — он как рыба, выброшенная на берег.
На трон садится юноша в простом плаще. Он не говорит, но толпы идут за ним. Не ради славы — ради правды. И все, что построил тиран, исчезает, как дым.
Он проснулся, вцепившись в шелковую подушку. Тело дрожит, губы шепчут:
— Это всего лишь сон…
Но зеркало напротив треснуло, и из трещины смотрели глаза. Те самые.
***
Страх больше не был тенью — он стал спутником. Даже когда сидел один в зале совещаний, без свиты, без камер — казалось, кто-то наблюдает.
Не Госбезопасность — им он давно не доверял. Он знал, что многие из них тайно презирали его, кормились у трона, но ждали падения.
Впервые за двадцать пять лет правления он начал делать что-то не для славы, а чтобы искупить. Пусть и поздно. Он отдал приказ:
— Отменить все льготы ростовщикам. Ввести процентный потолок. Разгромить серые банки. Хватит сосать кровь из народа.
Он вызвал инженеров, мастеров старой школы, тех, кого прежде называл «архаиками».
— Построим новые заводы. Не ради парадов, а ради дела. Если надо — откроем архивы, вернём забытые технологии.
И добавил, глядя в пустоту:
— Может, ещё не всё потеряно…
Партия, кланы и придворные глухо сопротивлялись. Но он уже не кричал и не устраивал показательных чисток. Он просто действовал. Как будто торопился.
Ночами он вновь видел тени. Но теперь они молчали. Иногда смотрели спокойно. Иногда — с намёком.
— И всё же ты понял… — шептало эхо.
С каждым днём империя становилась иной: железные дороги вновь заработали, голодные провинции получили оборудование, в школах снова стали преподавать физику, а не пустословие. Он запретил культ своей личности, убрал портреты, даже закрыл главный мавзолей, где готовили саркофаг в его честь.
Он знал: времени мало.
Комментариев нет:
Отправить комментарий