Рассказ. Производственный процесс.

 Миша брел по улице, рассеянно пиная камешек. В голове до сих пор крутились схемы и диаграммы из урока Технологии. «Производственный процесс» – тема была сложная. Как из руды получается металл, как из деталей собирается машина… Цепочки, этапы, контроль качества. Голова шла кругом. Настолько, что Миша не заметил, как свернул не на ту улицу, потом еще раз, и еще…

Когда он наконец огляделся, знакомых домов вокруг не было. Деревья стояли другие, и даже воздух пах как-то иначе, строже. Он заблудился. Сердце забилось быстрее. Мама будет волноваться.

Вдруг мимо почти пробежала знакомая фигура – Анна Васильевна, их соседка с третьего этажа. Она всегда ходила быстро, но сейчас прямо-таки летела, прижимая к себе строгую папку.

«Анна Васильевна!» – окликнул Миша, сам не зная зачем.

Она резко остановилась, удивленно посмотрела на него. «Миша? Ты что тут делаешь? Разве ты не в другой стороне живешь?»

«Я… кажется, заблудился, – признался Миша, чувствуя, как краснеют щеки. – После Технологии задумался…»

Анна Васильевна взглянула на часы. «Ох, Мишенька, я ужасно спешу на работу. Слушай, если ты не против немного подождать – пойдем со мной? У меня буквально полчаса дел, а потом я тебя на машине домой отвезу, мне как раз по пути будет».

Миша с облегчением кивнул. Перспектива ехать на машине была куда лучше, чем снова плутать по незнакомым улицам.

«Вот и отлично. Только у нас там… специфическое место, ты уж не удивляйся», – загадочно сказала Анна Васильевна и уверенно направилась к большому серому зданию с высоким забором и почти незаметной вывеской: «Институт Военного Востоковедения».

Охранник на входе лишь кивнул Анне Васильевне, и они прошли внутрь. Длинные, тихие коридоры, портреты строгих людей на стенах… Ничего похожего на Мишину школу. Анна Васильевна привела его к дверям огромного, просто гигантского зала, откуда доносился гул множества голосов.

«Посиди здесь на стульчике у стены, пожалуйста. Я очень быстро», – шепнула она и скрылась внутри.

Миша приоткрыл тяжелую дверь и заглянул. Зал был полон людей, в основном молодых, студентов. Но вид у них был… странный. Они сидели за длинными столами, выступали на небольшой сцене, спорили в группах, но одеты были не в обычную одежду. Кто-то был в простом хитоне, подпоясанном веревкой, кто-то – в сложном тюрбане и расшитом халате, кто-то – в грубой власянице. Казалось, здесь собрались персонажи из учебника истории древнего мира. Миша вдруг понял – они были одеты как пророки разных времен и народов.

Но это было не главное. Главным было то, *как* они говорили. Миша не понимал слов – языки были явно не русские, он улавливал то гортанные звуки, то плавную речь, то резкие, отрывистые фразы. Но он видел их лица – сосредоточенные, умные, уверенные. Они цитировали что-то по памяти, указывали на строки в толстых старинных книгах, спорили яростно, но без злобы, словно решали сложнейшую задачу. Миша видел, как один студент, одетый как бедуинский проповедник, легко перешел с одного незнакомого языка на другой, отвечая на каверзный вопрос девушки в простом сером платье, похожей на раннехристианскую отшельницу.

«…ибо сказано в третьей суре, аят сто тридцать девять…» – донеслось до Миши на чистейшем русском от парня в одеянии, похожем на древнеиудейского священника, но тут же его перебил другой, в образе Исуса, и заговорил на чем-то певучем, показывая свиток.

Миша понял, что Анна Васильевна имела в виду под «специфическим местом». Эти студенты – он догадался, что это будущие разведчики или дипломаты – были невероятно подготовлены. Они не просто играли роли, они *знали* то, о чем говорили. Знали священные Писания на языках оригиналов, понимали культуру и мысли людей, живших тысячи лет назад.

Это был тоже «производственный процесс», совсем не похожий на тот, что они изучали на Технологии. Здесь «сырьем» были древние тексты и человеческий ум, а «продуктом» – эти странные, невероятно эрудированные молодые люди в одеждах пророков, готовые к какой-то своей, непонятной Мише работе.

Вернулась Анна Васильевна. «Ну что, не скучал? Пойдем, отвезу тебя домой».

Миша молча кивнул, не в силах вымолвить и слова. Он вышел из гулкого зала, из серого института, сел в машину. По дороге он смотрел в окно, но видел не улицы, а тот огромный зал, где будущие разведчики, одетые пророками, цитировали древние книги на мертвых языках. Урок Технологии теперь казался таким простым и понятным по сравнению с этим загадочным «производством» людей, чье оружие – знание.

***

Машина плавно катила по вечерним улицам, но Миша почти не смотрел в окно. Перед его глазами все еще стоял огромный зал и студенты в одеждах пророков. Теперь, когда первое удивление прошло, в голове настойчиво стучали вопросы.

Зачем? Зачем им нужно было знать все это? Древние языки, священные книги, обычаи народов, живших тысячи лет назад… Анна Васильевна сказала – «Институт Военного Востоковедения». Значит, все эти знания – для какой-то военной цели? Или чтобы понимать Восток?

Миша задумался о цели и задачах этого института. Они готовят разведчиков, дипломатов – людей, которые будут работать в других странах, на Востоке. Но что они будут там делать? Помогать? Договариваться? Или… что-то другое?

Его волновал результат их будущей работы, тот самый, о котором он боялся даже подумать. По телевизору и в интернете постоянно говорили про разную смуту в мире, про конфликты, про войны где-то там, далеко. И часто упоминали Восток. Говорили про обман, про тайных агентов, про то, как кто-то пытается поссорить народы, чтобы получить выгоду. Миша не все понимал, но улавливал общее ощущение тревоги и несправедливости.

Получается, Восток страдал от деятельности каких-то «лицемеров»? Людей, которые говорят одно, а делают другое? Которые используют свои знания не для добра, а для обмана и разжигания вражды? А вдруг эти умные студенты, так глубоко изучающие древнюю мудрость, готовятся стать именно такими… лицемерами? Или их готовят, чтобы бороться с такими лицемерами?

Но как отличить одно от другого? Как во всем этом разобраться? Миша почувствовал себя еще более потерянным, чем полчаса назад на незнакомой улице. Там нужно было просто найти дорогу домой. А здесь… здесь была загадка гораздо сложнее.

Каким же нужно быть развитым, чтобы понять, где правда, а где ложь в этих больших мировых играх? Наверное, недостаточно просто знать языки и цитировать священные книги, как те студенты. Нужно что-то еще. Какая-то особая мудрость? Или умение видеть людей насквозь, чтобы сразу распознавать этих опасных агентов-лицемеров?

Урок Технологии про производственный процесс казался теперь таким простым. Деталь А соединяется с деталью Б, получается узел В. Все ясно, понятно, предсказуемо. А здесь, в этом институте, тоже шел «производственный процесс», но его результат – человек со сложными знаниями – мог принести как огромную пользу, так и огромный вред. И понять, что получится на выходе, было невозможно.

Миша вздохнул. Мир взрослых оказался гораздо сложнее и запутаннее, чем он думал. И немного страшнее. Он посмотрел на Анну Васильевну, которая сосредоточенно вела машину. Кем была она во всей этой сложной системе? Просто переводчиком? Или кем-то большим? Но спросить он не решился. Он просто молча смотрел на проплывающие за окном огни, и в голове его эхом звучали непонятные слова на древних языках из того зала, где студенты в одеждах пророков готовились к своей таинственной работе.

***

Машина Анны Васильевны скрылась за поворотом, а Миша еще долго стоял у подъезда, глядя ей вслед. Потом медленно поднялся в квартиру. Родители еще не вернулись с работы. Он прошел в свою комнату и сел на кровать, но не включил компьютер и не достал конструктор. Ощущение было странное, тяжелое – как будто он нес на своих плечах не школьный рюкзак, а что-то огромное, неподъемное. Словно груз всей России был взвален на его плечи.

Он снова и снова прокручивал в голове сцену в огромном зале института. Студенты в одеждах пророков... Знание древних языков... Цитирование священных текстов... Уверенность и глубина... И стоящая за всем этим невидимая, но ощутимая цель – влиять на события где-то далеко, на загадочном и неспокойном Востоке.

И те «лицемеры», о которых он подумал... Люди, которые могут использовать такие же знания для обмана, для разжигания смуты. Как их распознать? Как им противостоять?

Внезапно Мишу осенило. Сила тех студентов была в их знании. Но не просто в знании одного языка или одной книги. Он видел, как они спорили, ссылаясь на разные источники, как легко переключались между культурами и эпохами. Чтобы по-настоящему понимать, что происходит, чтобы видеть всю картину, нужно знать все их знания, взятые воедино. Нужно понимать их в едином контексте, видеть связи, параллели, противоречия.

Простых уроков в школе или воскресных рассказов батюшки для этого точно не хватит. Нужно настоящее, качественное религиозное образование. Нужно изучать историю религий, их логику, их священные тексты.

Но и этого мало. Чтобы быть не просто знающим, а чтобы быть на уровень выше тех студентов из института, чтобы уметь отличать истинное содержание от манипуляции, чтобы видеть скрытые смыслы и возможный обман – нужно понимать сами тексты глубже, чем кто-либо. Нужно стать экспертом не только в том, что написано, но и в том, как оно написано, как передавалось, как менялось. Нужно изучать сами слова, их историю, их точные значения в оригинале. Это должна быть какая-то сверхглубокая наука о текстах...

Миша еще не знал слова "текстология", но он интуитивно нащупал суть. Ему нужно высшее, самое экспертное образование в области изучения религиозных текстов. Только так можно будет разобраться в хитросплетениях мировой политики, где древние писания используются как оружие или ширма. Только так можно будет противостоять «лицемерам».

Осознание этой задачи не сняло тяжести с его плеч, но добавило к ней странную, холодную решимость. Страх перед сложностью мира и возможными злыми умыслами никуда не делся, но теперь появился вектор – цель. Невероятно далекая, почти невозможная для пятиклассника, но ясная.

Он посмотрел на свои книжные полки – сказки, приключения, энциклопедии про динозавров. Все это вдруг показалось неважным. Где достать Коран? А Тору? А тексты Евангелия, о котором спорили в том зале? С чего начать?

Миша не знал. Но он точно знал одно: его детство, кажется, только что закончилось. Впереди был долгий, трудный путь к знаниям, которые, как он теперь понимал, были ключом не только к прошлому, но и к настоящему, и к будущему его страны и всего мира. И этот путь нужно было начинать прямо сейчас.

***

Тяжесть на плечах Миши не уходила. Он понял: просто изучать древние тексты – это лишь половина дела. Нужно понять тех, кто сидел в том зале, и тех, кто их туда направил. Нужно понять их цели. Ведь чтобы знать своего врага – или, по крайней мере, того, кто может им стать – нужно знать, что они изучают о нас. О России, о ее людях, об основах нашей веры, которую они, возможно, тоже препарируют под своими микроскопами, как те древние писания.

Но какая у них идеология? Кто они на самом деле? Миша вспоминал уроки истории, рассказы дедушки, обрывки разговоров взрослых. Что-то про путч в августе девяносто 91го, про смутное время, про то, как потом власть захватили какие-то силовики, «экстремисты», как говорил один знакомый отца. И символом этой новой-старой власти стал двуглавый орел на паспорте, сменивший советские серп и молот. Люди из института Анны Васильевны – они часть этой системы?

Нужно было узнать больше. И Миша решился на отчаянный шаг. Он подкараулил Анну Васильевну через пару дней во дворе. Она выглядела уставшей.

«Анна Васильевна, здравствуйте!» – как можно невиннее начал Миша. – «Я все думаю про тот институт… Там так интересно было. А вот скажите, те студенты, что как пророки одевались… они ведь изучают все эти религии, чтобы лучше понимать других людей, да? Чтобы мир был?»

Анна Васильевна посмотрела на него с легким удивлением. «Ну, можно и так сказать, Миша. Чтобы понимать и правильно… взаимодействовать».

«А вы сами верите в Бога?» – вдруг прямо спросил Миша.

Соседка слегка нахмурилась. «Это не имеет значения для работы».

«Но ведь… – Миша набрал воздуха, вспоминая обрывки фраз и свое внезапное озарение. – Ведь чтобы так глубоко изучать, нужно либо очень сильно верить, либо… использовать это как инструмент? Как… ну, как Ленин или Сталин использовали другие идеи, чтобы управлять людьми и… ну, вы понимаете…» Он запнулся, испугавшись собственной дерзости.

Глаза Анны Васильевны сверкнули. Кажется, он попал в больное место. Ее усталость как рукой сняло, лицо стало жестким.

«Мальчик, ты не понимаешь! – почти выкрикнула она, понизив голос и схватив его за рукав. – Мы – не они! Мы – преемники тех, кто всегда защищал Государство! Всегда! Да, методы были разные – ЧК, НКВД, КГБ, теперь ФСБ! Да, был и террор, когда Родина была в опасности, когда лезли враги и предатели! А без сильной руки, без контроля – все развалится, как тогда, в девяностые! Этот орел на паспорте, – она почти ткнула пальцем в сторону воображаемого документа, – это символ Порядка, который МЫ вернули! И мы будем его защищать любыми средствами, понятно? Любыми!»

Она резко отпустила его рукав, тяжело дыша, и быстро пошла к своему подъезду, не оглядываясь.

Миша остался стоять на месте, оглушенный. ЧК… НКВД… КГБ… ФСБ… Террор… Он знал эти слова из учебников, из фильмов про войну, из рассказов про репрессии и ГУЛАГ. И вот Анна Васильевна, соседка, работающая в институте, где изучают пророков, сама связала себя, свою «контору», с этой страшной цепочкой. Они не просто знают эту историю – они считают себя ее продолжателями и оправдывают ее!

Тогда кто же они? Атеисты, как Ленин и чекисты, которые разрушали церкви? Но ведь сейчас государство использует символику православной империи, и в их институте изучают религию! Или они христиане, которые считают, что террор и контроль совместимы с верой? Или это какой-то немыслимый «микс» в одной сущности – двуглавый орел на погонах ФСБ?

Голова Миши снова шла кругом, но уже не от схем производственного процесса. Он понял, что изучение древних текстов – это только начало. Гораздо сложнее и страшнее было понять идеологию этих людей, способных совмещать несовместимое, оправдывать жестокость высшими целями и использовать самые глубокие знания о человеческой душе для своих, одному им ведомых, задач. Груз на его плечах стал еще тяжелее.

***

Последняя учебная четверть подходила к концу. В пятом классе на уроках Технологии взялись за самую интересную тему – робототехнику. Мишина группа работала над амбициозным проектом: они решили объединить возможности двух плат – Arduino и Raspberry Pi. Arduino, как объяснил учитель, отлично подходил для управления моторами и датчиками – «мускулы» и «чувства» робота. А Raspberry Pi – это уже маленький компьютер, «мозг», на который можно было установить более сложные программы, даже попробовать подключить искусственный интеллект.

Их робот, собранный из конструктора, проводов и сервоприводов, уже мог неуклюже передвигаться и поворачивать «голову» с ультразвуковым датчиком. Теперь нужно было главное – заставить его «думать». По плану, они хотели установить программу, которая бы позволила роботу распознавать простые голосовые команды или даже отвечать на вопросы, используя онлайн-нейросеть. Но времени на уроках катастрофически не хватало. До сдачи проекта оставалась неделя, а «мозг» робота был еще пуст.

«Давайте ко мне?» – предложил Миша своим товарищам по команде, Лене и Славе. – «У меня интернет быстрый, попробуем вечером все загрузить и настроить».

И вот, вечером, в Мишиной комнате, среди разбросанных деталей конструктора и инструментов, трое пятиклассников инженерили над своим творением. Миша подключил Raspberry Pi к своему старому монитору и клавиатуре, вошел в свой школьный аккаунт, через который был доступ к образовательным ресурсам и некоторым облачным сервисам, включая «нейросеть-помощник» – большую языковую модель, адаптированную для школьных проектов. После часа попыток, чтения инструкций и нескольких перезагрузок, им удалось! Робот, подключенный к сети, ожил по-новому. На мониторе забегали строки кода, а динамик, подключенный к Raspberry Pi, смог синтезированным голосом ответить на вопрос Славы: «Сколько будет дважды два?».

Лена и Слава радовались, задавая роботу простые вопросы и проверяя команды. Но Миша сидел немного в стороне. Все его мысли были заняты не роботом, а воспоминаниями об институте, об Анне Васильевне, о ее страшных словах про ЧК-НКВД-ФСБ, о «лицемерах» и запутанном мире взрослых. Ему отчаянно хотелось понять больше, найти подтверждение своим смутным догадкам и страхам. И вот перед ним был инструмент – ИИ, подключенный к огромной базе знаний.

Он подождал, пока ребята немного успокоятся, и решился. Он подошел к клавиатуре и напечатал вопрос, сформулировав его так, как мог, используя слова, которые слышал от взрослых или в новостях:

«Робот, скажи, а были ли правозащитники, которые боролись с организованными преступными группами, ну, с ОПГ в России?»

Синтезированный голос ответил не сразу. На мониторе появилось сообщение: «Обрабатываю запрос… Поиск релевантной информации…» А затем робот заговорил, бесстрастно излагая факты:

«Термин 'организованная преступная группа' имеет юридическое определение. Однако, если расширить запрос до борьбы с коррупцией, злоупотреблениями властью и предполагаемыми преступлениями внутри силовых структур, можно привести примеры личностей, чья деятельность часто характеризуется как правозащитная и антикоррупционная, и которые расследовали или заявляли о связях ОПГ с государственными органами. Например:»

Голос сделал паузу и продолжил:

«Александр Литвиненко. Бывший подполковник ФСБ. Публично обвинял руководство ФСБ в организации взрывов жилых домов в России в 1999 году и других преступлениях. Получил политическое убежище в Великобритании. Умер в Лондоне в 2006 году от отравления радиоактивным полонием-210. Британское расследование пришло к выводу, что убийство, вероятно, было санкционировано российским государством».

Миша почувствовал, как холодок пробежал по спине.

«Михаил Трепашкин, – продолжил робот. – Бывший полковник КГБ и ФСБ, адвокат. Занимался расследованием взрывов домов в 1999 году, заявлял о причастности к ним спецслужб и о существовании связей между криминальными структурами и сотрудниками ФСБ. Неоднократно подвергался уголовному преследованию в России, был осужден и отбывал тюремное заключение. Правозащитные организации считают его преследование политически мотивированным».

«Ого… Это кто такие?» – удивленно протянула Лена. – «Это нам для проекта надо?»

«Не знаю… Наверное, нет», – тихо ответил Миша, не отрывая взгляда от монитора, где еще светился текст с именами.

Он услышал то, что подсознательно искал. Люди изнутри системы. Бывшие полковники КГБ и ФСБ – как Анна Васильевна! Они пытались бороться с тем, что считали преступлениями и коррупцией, связанными с этой же системой. И их судьба была ужасна: изгнание, тюрьма, смерть.

Робот, которого они собрали для урока Технологии, вдруг стал окном в тот самый опасный и сложный мир, который так встревожил Мишу. Теперь у его страхов и сомнений появились конкретные имена и истории. И осознание того, насколько рискованно пытаться противостоять системе, стало еще более отчетливым.

***

Имена – Александр Литвиненко, Михаил Трепашкин – эхом отдавались в голове Миши еще долго после того, как Лена и Слава ушли домой, забрав робота. Он сел за свой компьютер. Робот сказал: "Бывший подполковник ФСБ... обвинял руководство... умер от отравления полонием..." Нужно было узнать больше. Осторожно вводя фамилию в поисковик, Миша начал читать статьи, перескакивая со ссылки на ссылку.

И тут он наткнулся на деталь, которая заставила его замереть. В многочисленных статьях упоминалось, что незадолго до смерти Александр Литвиненко принял Ислам.

Ислам. Та самая религия, которую изучали студенты в том зале. Та самая, которую робот Стратег-7 (в той, другой, почти фантастической истории, что разворачивалась в его голове параллельно с его собственной жизнью) признал наиболее логичной. И вот – реальный человек, высококлассный оперативник, прошедший через жернова системы госбезопасности, боровшийся с организованной преступностью, которая, как он утверждал, срослась с этой системой... человек такого уровня и опыта вдруг принимает Ислам.

Почему? Искал ли он истину, которую не нашел там, внутри? Или это был последний вызов системе, от которой он бежал? Миша не знал ответа, но одно казалось ему очевидным: система, существующая, как он теперь понимал, в неком "христианском" или псевдо-христианском понимании (с двуглавым орлом, с риторикой о традиционных ценностях), не могла допустить такого. Высокопоставленный перебежчик, раскрывающий ее тайны, да еще и принимающий Ислам – это было слишком. Его смерть казалась Мише теперь не просто убийством, а почти логическим следствием – система защищала себя.

Но какая она, эта система? Слишком подготовленная, раз может так изощренно устранять неугодных? Или слишком глупая, раз порождает таких людей, как Литвиненко и Трепашкин, которые видят ее изнанку и пытаются с ней бороться? А может, и то, и другое одновременно?

И тут он снова подумал о студентах в институте. Они изучали все эти тексты, языки, культуры... Но чего-то они явно не дополучали в своем обучении. Знали ли они такие истории? Обсуждали ли они такие случаи? Или их просто учили использовать древние знания как инструмент, не задавая вопросов о самой системе, которой они будут служить?

Они считают себя христианами, или, по крайней мере, частью государства, которое строит себя как христианское, пусть и в какой-то странной «демократической» оболочке с двуглавым имперским орлом. Они изучают Евангелия, послания апостолов... Но знают ли они?..

Миша открыл новую вкладку и вбил простой вопрос: «Иисус был христианином?» Ответы были однозначными и поразили его. Иисус был иудеем, проповедовавшим в Иудее. Он говорил о Царстве Божием, о любви, об исполнении Закона Моисея. Слова «христианство» или «христианин» появились позже, уже после его смерти, для обозначения его последователей, как их назвали в Антиохии.

Так значит... само понятие «христианство» как религии, «христианское государство» – это все возникло позже? Иисус об этом не знал и не исповедовал «христианство» как отдельную религию?

Это открытие легло еще одним тяжелым камнем на его детские плечи. Получалось, что вся идеологическая конструкция государства, которое представляла Анна Васильевна, тоже была основана на чем-то… не совсем изначальном? На позднейшей интерпретации, на историческом развитии, которое, возможно, где-то отклонилось от первоисточника?

Студенты в институте изучали первоисточники. Но понимали ли они это? Или их учили только тому, что было нужно системе – использовать знания, не задавая фундаментальных вопросов о самой системе и ее идеологических основах?

Миша почувствовал горький привкус. Знать своего врага – это знать то, что они изучают о нас. Но еще важнее, кажется, было понять, чего они не знают или не хотят знать о самих себе. И эта слепота, возможно, была самой большой уязвимостью этой грозной и всесильной системы.

***

Открытие о том, что "христианство" как термин и отдельная религия появилось после Христа, не давало Мише покоя. Оно ломало привычную картину мира. Если с христианством так, то как насчет иудаизма? Он всегда думал, что Моисей был первым евреем, основателем религии. Но был ли он "иудействующим" в том же смысле, как современные иудеи? Или иудаизм – это тоже более поздняя форма, своего рода "секта", выросшая из чего-то более древнего, как и христианство?

Миша снова полез в интернет, ища информацию о Моисее, Аврааме, о самых древних пророках. И чем больше он читал, тем больше убеждался: Авраам, Ной, другие великие фигуры прошлого – они жили задолго до того, как появились слова "иудей" или "христианин" в их современном значении. Они не были ни теми, ни другими. Тогда кем же они были? Какой вере следовали?

Он наткнулся на исламскую точку зрения, которая показалась ему поразительно логичной в свете его недавних открытий: все пророки, от Адама до Мухаммада (мир им всем), несли одну и ту же весть – призыв к поклонению Единому Богу, к покорности Его воле. Буквальный перевод слова "ислам" – это и есть "покорность", а "муслим" (мусульманин) – "покорившийся". С этой точки зрения, Авраам, Моисей, Иисус – все они были мусульманами, покорившимися Богу пророками единой, изначальной религии.

И тут Миша снова подумал о Литвиненко. А что, если именно в этом и заключалась тайна, которую тот понял? Не какой-то политический заговор, а вот это – осознание того, что за всеми позднейшими наслоениями, ритуалами, церковными иерархиями и государственными идеологиями скрывается один, простой и прямой путь к Богу, путь всех пророков? Может, приняв Ислам, Литвиненко не просто сменил одну религию на другую, а попытался вернуться к этому самому первоисточнику, отвергнув искажения системы, из которой он вырвался? Эта мысль делала его поступок еще более осмысленным и трагичным.

Если есть один правильный, изначальный путь, то что говорят о нем и об отклонениях от него сами священные тексты? Миша вспомнил, как студенты в институте цитировали Коран. Он решил поискать, что сказано в Коране о "правильном пути".

Поисковик быстро вывел его на первую, самую главную суру Корана – "Аль-Фатиха" ("Открывающая"). Он нашел текст с переводом и даже прослушал аудиозапись чтения на арабском – непривычные, но завораживающие звуки. Он читал перевод снова и снова, и последние строки суры поразили его:

«Веди нас прямым путем,

Путем тех, кого Ты облагодетельствовал,

Не тех, на кого пал гнев, и не заблудших».

Миша стал искать толкования этих строк. Что значит "прямой путь"? Кто такие "облагодетельствованные", "те, на кого пал гнев", и "заблудшие"? Ответы, которые он находил в популярных исламских источниках, были на удивление конкретными и перекликались с его недавними размышлениями:

• Прямой путь (путь облагодетельствованных): Это путь пророков и тех, кто искренне последовал за ними, покорившись Единому Богу – то есть, путь Ислама.
• Те, на кого пал гнев: Чаще всего толкователи относят это к иудеям, которые, как считается в Исламе, получили знание через Тору и своих пророков, но отвергли последующих пророков (включая Иисуса и Мухаммада) и исказили Писание.
• Заблудшие: Это определение часто относят к христианам, которые, как считается в Исламе, отклонились от чистого единобожия, возвеличив Иисуса до божественного статуса, и заблудились в сложных догматах, отойдя от первоначального учения.

Мир для Миши вдруг снова обрел четкость, но уже другую. Если верить этому толкованию, Коран давал ясный ответ на его мучительные вопросы. Есть один прямой путь – Ислам, путь всех пророков. И есть отклонения от него – путь тех, кто сознательно отверг истину, имея знание ("гнев"), и путь тех, кто искренне заблуждался ("заблудшие").

Эта простота и ясность подкупали. Она объясняла и сомнения Миши в «христианстве» как поздней конструкции, и его вопросы к иудаизму, и, возможно, даже поступок Литвиненко. Это была цельная картина мира, в которой была Истина и были ошибки.

Тяжесть на плечах никуда не делась, но теперь к ней примешивалось чувство волнующего открытия. Казалось, он нашел ключ, критерий, позволяющий отличить подлинное от искаженного. Его желание понять Ислам, прочитать сам Коран, разобраться в нем глубже, стало почти непреодолимым. Возможно, именно там содержались ответы на все вопросы, которые так мучили его после посещения таинственного института.